Рудольф Гильфердинг
Концепция «государственного капитализма» вряд ли выдержит проверку серьезным экономическим анализом. Как только государство превращается в исключительного владельца всех средств производства, функционирование капиталистической экономики становится невозможным из-за разрушения механизма, поддерживающего циркуляцию жизненной силы такой системы. Капиталистическая экономика — это рыночная экономика. Цены, возникающие в результате конкуренции между капиталистическими собственниками (именно эта конкуренция «в последней инстанции» порождает закон стоимости), определяют, что и в каком количестве производится, какая часть прибыли накапливается и в каких конкретно в отраслях производства происходит это накопление. Они также определяют, как в экономике, которая вынуждена снова и снова преодолевать кризисы, восстанавливаются пропорциональные отношения между различными отраслями производства, будь то в случае простого или расширенного воспроизводства.
Капиталистическая экономика управляется законами рынка (проанализированными Марксом), и автономия этих законов составляет решающий признак капиталистической системы производства. Однако государственная экономика устраняет именно автономию экономических законов. Государственная экономика представляет собой не рынок, а экономику потребителей. Теперь уже не цена, а государственная плановая комиссия определяет, что и как производится. Формально цены и заработная плата все еще существуют, но их функции уже не те; они больше не определяют процесс производства, который теперь контролируется центральной властью, устанавливающей цены и заработную плату. Цены и заработная плата становятся средствами распределения, определяющими долю, которую получает индивид из общей суммы продуктов, предоставляемой центральной властью в распоряжение общества. Теперь цены и заработная плата представляют собой техническую форму распределения, которая проще, чем прямое индивидуальное распределение продуктов, которые больше не могут быть классифицированы как товары. Цены стали символами распределения и больше не являются регулирующим фактором в экономике. При сохранении формы произошла полная трансформация функции.
И «стимулирующий огонь конкуренции», и «страстное стремление к прибыли», которые являются основным стимулом капиталистического производства, угасают. Прибыль означает индивидуальное присвоение прибавочных продуктов и, следовательно, возможно только на основе частной собственности. Но, возражает г-н Уорролл, разве Маркс не считал накопление важным признаком капитализма и не играет ли накопление решающей роли в российской экономике? Разве это не государственный капитализм?
Мистер Уорролл упустил из виду одну небольшую деталь; а именно, что Маркс имел в виду накопление капитала, постоянно увеличивающегося количества средств производства, которые производят прибыль и присвоение которых является движущей силой капиталистического производства. Другими словами, Маркс говорит о накоплении стоимости, которое создает прибавочную стоимость, т. е. специфически капиталистическом процессе расширения экономической активности.
С другой стороны, накопление средств производства и продуктов настолько далеко не является специфической чертой капитализма, что играет решающую роль во всех экономических системах, за исключением, возможно, самого примитивного сбора продуктов питания. В потребительской экономике, в экономике, организованной государством, происходит накопление не стоимостей, а потребительских товаров-продуктов, которыми центральная власть стремится удовлетворить потребности потребителей. Тот факт, что российская государственная экономика накапливает, не делает ее капиталистической, поскольку накапливается не капитал. Аргумент г-на Уорролла основан на грубой путанице между стоимостью и потребительной стоимостью. И он действительно верит, что социалистическая экономика может обойтись без накопления!
Но что же тогда (и здесь мы подходим к основному вопросу) представляет собой та центральная власть, которая управляет российской экономикой? Троцкий и Уорролл отвечают: «Бюрократия». Но в то время как Троцкий отказывается рассматривать бюрократию как класс (согласно Марксу, класс характеризуется тем местом, которое он занимает в процессе производства), Уорролл делает удивительное открытие. Советская бюрократия по своей структуре (которую он, к сожалению, не анализирует) отличается «в основном» от любой другой буржуазии, но ее функция остается той же — накопление капитала. Тот факт, что, несмотря на большие структурные различия, функция может оставаться неизменной, является, конечно, чудом, которое не может происходить в природе, но кажется (согласно Уорроллу) возможным в человеческом обществе.
В любом случае Уорролл принимает это как доказательство того, что в России господствует класс буржуазии и, следовательно, государственный капитализм. Он упорно цепляется за свое смешение капитала и средств производства и, кажется, не может представить себе какую-либо форму накопления, кроме капиталистического накопления. Он не понимает, что накопление (т.е. расширение производства) в любой экономической системе является задачей руководителей производства; что даже в идеальной социалистической системе это накопление может быть результатом только прибавочного продукта (который только при капитализме принимает форму прибавочной стоимости) и что сам по себе факт накопления не доказывает капиталистическую природу экономики.
Но действительно ли «бюрократия» «управляет» экономикой и, следовательно, людьми? Бюрократия везде, а в Советском Союзе в особенности, состоит из конгломерата самых различных элементов. К ней принадлежат не только государственные чиновники в узком смысле слова (т. е. от мелких служащих до генералов и даже самого Сталина), но и руководители всех отраслей промышленности и такие чиновники, как, например, почтовые и железнодорожные служащие. Как эта разношерстная масса приходит к единому мнению? Кто её представители? Как она принимает решения? Какие органы находятся в её распоряжении?
В действительности «бюрократия» не является самостоятельным источником власти. По своей структуре, а также функции, это только инструмент в руках реальных правителей. Она организована как иерархия и подчинена власти высшего руководства. Он получает, но не отдает приказы. Любой функционер, по справедливому выражению Троцкого, «может быть принесён в жертву вышестоящими в иерархической системе, чтобы уменьшить недовольство низов». И это новые хозяева производства являются заместителями капиталистов? Сталин основательно развеял этот миф, когда во время последних чисток приказал расстрелять, в том числе, тысячи промышленных руководителей.
Не бюрократия правит, а тот, кто отдает приказы бюрократии, а приказы русской бюрократии отдает Сталин. Ленин и Троцкий с избранной группой последователей, которые никогда не могли прийти к самостоятельным решениям как партия, но всегда оставались орудием в руках вождей (то же самое было позже с фашистскими и национал-социалистическими партиями), захватили власть в тот момент, когда разваливался старый государственный аппарат. Они изменили государственный аппарат в соответствии со своими потребностями в руководстве, ликвидировали демократию и установили диктатуру, которая в их идеологии, но отнюдь не на практике, отождествлялась с «диктатурой пролетариата». Так они создали первое тоталитарное государство — еще до того, как было придумано его название. Сталин продолжил дело, устраняя своих соперников с помощью государственного аппарата и устанавливая неограниченную личную диктатуру.
Это реальность, которую не следует затемнять мнимым господством «бюрократии», которая на самом деле подчиняется правительству в той же степени, что и остальные люди. Это верно даже при том, что «бюрократам» могут быть поданы какие-то скромные крохи с господского стола — без, конечно, гарантии того, что другие крохи последуют за ними, и ценой постоянной опасности для самой их жизни. Их материальная доля не составляет сколько-нибудь существенной части общественного продукта. Тем не менее психологический эффект такой дифференциации может быть весьма значителен.
Из этого факта вытекают важные экономические последствия. Суть тоталитарного государства в том, что оно подчиняет экономику своим целям. Экономика лишается собственных законов, она становится управляемой экономикой. Как только этот контроль осуществляется, он превращает рыночную экономику в экономику потребления. Тогда характер и объем потребностей определяются государством. Экономика Германии и Италии свидетельствует о том, что такой контроль, однажды начавшийся в тоталитарном государстве, быстро распространяется и имеет тенденцию становиться всеохватывающим, как это было с самого начала в России. Несмотря на большие различия в исходных точках, экономические системы тоталитарных государств сближаются. И в Германии государство, стремясь сохранить и укрепить свою власть, определяет характер производства и накопления. Цены теряют свою регулирующую функцию и становятся просто средством распределения. Экономика, а вместе с ней и представители экономической деятельности, более или менее подчиняются государству, становятся его агентами. Экономика теряет приоритет, который она имела в буржуазном обществе. Это не значит, однако, что экономические круги не имеют большого влияния на правящую власть как в Германии, так и в России. Но их влияние условно, имеет пределы и не является решающим по отношению к существу политики. Политику фактически определяет узкий круг тех, кто находится у власти. Именно их интересы, их представления о том, что требуется для сохранения, эксплуатации и укрепления их собственной власти, определяют политику, которую они навязывают как закон подчиненной экономике. Вот почему субъективный фактор, «непредвиденный», «иррациональный» характер политического развития приобрел такое значение в политике.
Если верующий верит только в рай и ад как определяющие силы, то марксистские-сектант видит только капитализм и социализм, а в классовой структуре — только буржуазию и пролетариат. Марксист-сектант не может понять, что современная государственная власть, достигнув самостоятельности, развертывает свою огромную силу по своим собственным законам, подчиняя общественные силы и заставляя их служить ее целям в течение короткого или длительного периода времени.
Поэтому ни российская, ни вообще тоталитарная система не определяются характером экономики. Наоборот, именно экономика определяется политикой правящей власти и подчиняется целям и задачам этой власти. Тоталитарная власть живет экономикой, но не для экономики и даже не для класса, управляющего экономикой, как в случае с буржуазным государством, хотя последнее (как может показать любой исследователь внешней политики) иногда может преследовать свои собственные цели. Аналогию тоталитарному государству можно найти в эпоху поздней Римской империи, в режиме преторианцев и их императоров.
Конечно, с социал-демократической точки зрения большевистское хозяйство вряд ли можно назвать «социалистическим», ибо для нас социализм неразрывно связан с демократией. Согласно нашей концепции, обобществление средств производства означает освобождение хозяйства от господства одного класса и подчинение его обществу в целом, демократически самоуправляемому обществу. Мы никогда не предполагали, что политическая форма той «управляемой экономики», которая должна была заменить капиталистическое производство свободного рынка, могла бы стать неограниченным абсолютизмом. Соотношение между экономическим базисом и политической структурой представлялось нам вполне определенным, а именно, что социалистическое общество станет высшей реализацией демократии. Даже те из нас, кто считал необходимым или неизбежным для переходного периода жесточайшее применение централизованной власти, считали этот период лишь временным и неизбежным после подавления имущих классов. Вместе с исчезновением классов должно было исчезнуть и господство классов — то господство классов, которое мы считали единственно возможной формой господства политического вообще. «Государство отмирает…»
Но история, этот «лучший из всех марксистов», научила нас другому. Она научила нас, что «управление вещами», вопреки ожиданиям Энгельса, может превратиться в безграничное «управление людьми» и тем самым привести не только к освобождению государства от экономики, но даже к подчинению экономики государству.
Подчинившись государству, экономика обеспечивает дальнейшее существование этой формы правления. Тот факт, что такой результат вытекает из своеобразной ситуации, вызванной прежде всего войной, не исключает марксистского анализа, но несколько изменяет наше довольно упрощенное и схематичное представление о соотношении экономики и государства, экономики и политики, сложившееся в совершенно иной, отличный от нынешнего, период период. Появление государства как самостоятельной силы сильно усложняет экономическую характеристику общества, в котором политика (т. е. государство) играет определяющую и решающую роль.
По этой причине спор о том, является ли экономическая система Советского Союза «капиталистической» или «социалистической», кажется мне довольно бессмысленным. Это ни то, ни другое. Она представляет собой тоталитарное государственное хозяйство, т. е. систему, к которой все ближе и ближе сближаются экономики Германии и Италии.
«Социалистический курьер», 25 апреля 1940 г.
Источник: https://www.marxists.org/archive/hilferding/1940/statecapitalism.htm